|
ОГЛАВЛЕНИЕ
От автора Утро редактора Загадка звёздной судьбы Издательские дела и нравы Дела семейные Священный космический огонь Тай-ци-цзюань Подруги обсуждают мировые проблемы Экипаж сформирован Последняя истина Эпилог
Утро редактора Утро... какое же это «утро»? Семь часов утра в ноябре – еще настоящая ночь. А надо вставать, надо, надо: полежишь лишние десять минут – весь день будет испорчен утренней спешкой. Не-ет, пора заболеть, так нельзя: постоянно вставать ночью. На всю бы зиму бы за-бо-леть... Телефон!.. Ах, хороший человек звонит: благодаря ему я-таки проснулась. – Здравствуй. Я заболел. Слышишь, как говорю? Простудился до чёртиков. («Вот так всегда: пока я собираюсь, все места уже заняты, все хорошие мужья разобраны... и даже заболеть первой не удаётся».) – Лежишь? Взял бюллетень? – Еще не взял, врача попозже вызову. А пока да, лежу... И обдумываю, как бы это вечером к тебе приехать. (Смешок.) – Оригинально!.. И какая температура? – Не знаю. Жарко, во всяком случае. – Всё время жарко? Или то жарко, то холодно? Это, говорят, самое опасное. – То жарко, то холодно мне было в первые дни знакомства с тобой. (Смешок.) Ты во сколько вечером освободишься? – Ни во сколько! Не дури, лечись. Не хватает еще из-за встречи со мной получить осложнение. Что ты смеёшься? – От удовольствия. – Хм... Я ведь еще не объяснилась тебе в любви. – Разве? А по-моему, уже объяснилась. Так во сколько ты будешь уходить с работы?? – Вадик, ты действительно болен или просто голову мне морочишь? – Ну вот! Я ночь не спал – думал: как же теперь наше свидание в кафе? И нельзя ли заменить его на свидание у тебя дома? Раз уж я болен? – У тебя температура под 40, что ли? – Да наверно. – Ну и, значит, лечись, и никаких свиданий!.. Ухаживать за тобой есть кому? – Уйма народу. Суетятся вокруг меня, наступая друг другу на ноги. – В таком случае – я тебя целую. So long! – Ты ответишь наконец, англичанка сибирская, во сколько уйдешь с работы? Напоминаю: сегодня пятница. – Часов в шесть, не раньше. – «Не раньше»! А больной человек погибай тут в одиночестве! – Вадька, не ёрничай: вокруг тебя полно ухаживающих, или ты один? – Полно, полно. До вечера! Она посидела у телефона, задумавшись. Так ведь и не знает до сих пор, после полугода знакомства и почти еженедельных встреч, где и как живет Вадим, женат он или нет. Познакомили ее с Вадимом – как и с двумя другими коллегами по будущей космической экспедиции, Аллой и Михаилом, – в обстановке сугубо официальной. Но об Алле она уже знает всё от нее самой, а Михаил если и не отличается склонностью к разговорам о себе, то и тайн из своего образа жизни не делает: разведён, одинок, мечтает о сыне, а следовательно, о новой жене. У Вадима же – сплошные недомолвки и смешки. Коллеги фантазировали на его счёт вразнобой, каждый отвергая версию другого. Правда, Михаилу вроде бы можно верить: он не только коллега (оба работают в «техническом бюро», связанном с Космосом), а и близкий друг Вадима, но его версия оказалась для Лены и самой неприятной: Вадим устал от вешающихся ему на шею поклонниц: слишком он красив, его зелёные глаза и чёрные волосы многим не дают покоя («Барышни от такого сочетания дуреют»)... устал и принялся всем говорить, что женат, что есть дочь, что вся его семья живет с ним, нормальной семейной жизнью. «На самом же деле он развёлся с женой еще раньше, чем я, – сказал Мишель. – Дочь – да, есть, только Вадим бывает у них с женой лишь по большим праздникам… Работает, как зверь. Кроме того, всерьёз увлекается древнекитайской системой тай-ци-цзюань. Кроме того, пишет стихи. И, наконец, переводит с двух языков всё для себя интересное, и отнюдь не только сугубо научное... В общем, дел хватает. А вот времени не хватает. Какая уж там семья!» Живет он, по словам Мишеля, один, в уютной двухкомнатной квартире, где большая комната превращена в филиал зала для занятий тай-ци; только его ученики по тай-ци и бывают у него, к остальным друзьям и знакомым он ходит в гости сам, никого не приглашая отдавать визит. Сообщив всё это, Михаил не преминул добавить, что доверил Лене такие подробности потому, что и ему, и ей, и Вадиму предстоит стать сплочённой группой космических десантников, которым необходимо знать друг о друге всё, ибо полное доверие – залог успеха в длительных и опасных экспедициях. – Ну разумеется, – согласилась Лена. – Я ведь не какая-нибудь «call-girl», выражаясь вашим с Вадимом языком. Я коллега-десантник, почти что «свой парень». Посмеялись, но версия Михаила оказалась для Лены вдвойне неприятной: ведь сам Вадим, хоть и со смешком, сообщил ей, что женат (смешки нередко сопровождают его речь, даже когда он говорит что-то серьезное, а то и печальное по смыслу, так что это отнюдь не признак шутки). Что же, он боится, как бы и она не повисла у него на шее?.. Отношения с Вадимом складывались вполне нелепо: оба уже не раз, «мимоходом» (уж действительно в шутку), объяснялись друг другу в любви, но ни один не верил другому... Она грустно вздохнула и направилась в ванную; взглянула по дороге на часы: боже, целых 10 минут потеряны! Быстро – под душ! Но и стоя под душем, не могла остановить вихря мыслей, закрутившихся вокруг Вадима. Она боялась в него влюбиться. Впрочем, какое там «боялась»! Она была влюблена в него до замирания сердца, до дрожи в голосе при ответе на его глухое, спокойное «Здравствуй» в телефонной трубке (он имел обыкновение звонить по утрам, едва проснувшись, как будто разделял мнение Цветаевой: «Жизнь – распахнутая радость Поздороваться с утра!»). Она готовилась к свиданиям с ним, как, наверное, звёзды эстрады готовятся к концертам. Но рассудок всё время останавливал ее от провала в пропасть, от подчинения себя Вадиму – этому стихийному бедствию, шквалу, не признающему никаких человеческих законов и норм. Так, он исповедовал веру и в Бога-Солнце Ра, и в Христа, и в Будду… – считал, что ни одна светлая религия не мешает другой, а лишь расширяет мировоззрение и кругозор, укрепляет терпимость ко всему «иному», чем привычно тебе… Выбитая из колеи неудачей первого замужества, Лена готова была поверить скорее в снисходительное и легковесное отношение к себе, чем в искреннюю влюблённость и восхищение. Так и не исполнилась их с мужем мечта вместе выходить из дому, направляясь на работу. А казалось бы, чего проще? Что тут такого неисполнимого, если они с Олегом давно были женаты и оставалось не так уж много времени до начала счастливой семейной жизни – не в университетском общежитии, а у себя дома? Она разревелась так неудержимо, с сотрясающими всё тело рыданиями, что пришлось выключить душ, сесть прямо в ванне и выреветься до конца. Успокоившись наконец, поняла, что спешить теперь бессмысленно: всё равно вовремя на работу не успеет. «Ладно, возьму рукопись или корректуру домой на субботу-воскресенье, только и всего, – решила наконец она. – А пока придется звонить заведующему, предварительно придумав какую-то причину опоздания». Заведующий редакцией, Пётр Васильевич, – с точки зрения его юных сотрудников, человек пожилой (уже за пятьдесят), – был симпатичен Лене, и врать ему ей не хотелось. Однажды она честно призналась, почему опоздала: «Проспала». Пётр Васильевич ответил укоризненно: «Ну придумайте что-нибудь посерьёзнее. Не мне же придумывать за вас, если начальство заинтересуется!» Вот с тех пор и приходилось придумывать. А правда на сей раз была ничуть не серьезнее, чем «проспала»: не будешь ведь говорить заву, что выбил из колеи, сбил с темпа сборов на работу звонок знакомого. Да! – даже и не «близкого человека», то бишь возлюбленного, – просто знакомого. Никем другим Вадим для нее пока не был, и она прилагала все силы души к тому, чтобы удержаться на этой зыбкой грани, не позволить отношениям развиваться ни в ту, ни в другую сторону. Ибо жить без его ежедневных утренних звонков и вечерних свиданий с ним в кафе по пятницам она уже не могла, а становиться любовницей женатого человека... – ее удерживала от этого элементарная, чисто физическая, брезгливость. Верить же в его «неженатость» и в то же время терпеть наглую ложь по этому поводу, пожалуй, было еще хуже, потому что вызывало брезгливость нравственную. Вот и выбирайся из всего этого!.. Реви, не реви, а осуществление голубой мечты о семейной жизни – с любимым и верным мужем, с детьми, с нормальными человеческими отношениями – отодвигалось всё дальше. Ей уже двадцать четыре. В двадцать один она закончила университет и в то же лето осталась без мужа. Их совместная жизнь продолжалась всего год, да и то когда она была студенткой, а он аспирантом, так что это выглядело скорее игрой, чем настоящей семейной жизнью. Через год Олег, закончив аспирантуру, уехал в Харьков, стал работать; жил он там (в ожидании квартиры) в комфортабельном общежитии, не уступавшем его аспирантскому комфорту. Два лета они отдыхали вместе, объездили всю страну. А уже после их фактического развода Олег получил наконец квартиру. Получил как раз благодаря тому, что к нему навсегда должна была приехать жена. Приехала же она – к ссоре и разводу… Лена с трудом пришла в себя, облилась холодной водой, растёрлась насухо огромным махровым полотенцем, закуталась в длинный, тёплый «банный» халат и стала не спеша готовить завтрак. Мысли уходили дальше вглубь годов, привязанные уже не к Вадиму, а к когда-то обожаемому мужу, Олегу... Нет! – тряхнула она головой. – Хватит о мужиках! Правильно они сами говорят: мужчина, мечтая, смотрит в небо, а женщина – в глаза любимому... Давай-ка лучше подумаем о Лермонтове. А действительно ли в небо смотрит мужчина, мечтая, – это еще вопрос. И главное – о чём он думает, глядя в небо? Лермонтов думал вот о чём: ...Не за свою молю душу пустынную, За душу странника в мире безродного, Но я вручить хочу деву невинную Тёплой заступнице мира холодного. Окружи счастием душу достойную; Дай ей сопутников, полных внимания, Молодость светлую, старость покойную, Сердцу незлобному – мир упования... Вот истинно рыцарское отношение к женщине! И ведь молится он даже не за ту, с которой неразрывно связан, – за уже покинутую и вышедшую замуж. У Вадима тоже есть чудесное стихотворение, проникнутое любовью и сочувствием: Прости, но я снова, я снова о ланях, О тех, кого гонят, стреляют и ранят, И кто умирает зарёю вечерней Смиренно и тихо, И гаснут созвездья в глубинах очей их, Чтоб снова не вспыхнуть... Прости, что я снова и снова о ланях, О тех, кто, судьбу свою зная заране, Приемлет её без оглядки, Кто, детскую веру в добро сохраняя, Под дулом ружейным беспечно играет С жестоким охотником в прятки *. __________ * В этой повести, кроме стихов Лермонтова и других широко известных поэтов, цитируются стихи геолога В.Ф.Пегарева; это стихи, приписываемые герою повести, Вадиму. – Л.Б. Нет, конечно, это не о женщинах, а о грациозных и беззащитных животных, но когда я перечитываю это стихотворение, мне почему-то всякий раз невольно вспоминаются строки Цветаевой: «Бог, не суди: Ты не был Женщиной на Земле»… Надо признаться, всё-таки Вадим – дилетант, и это особенно чувствуется на фоне лермонтовского упругого, безупречного стиха. Но и у Вадима есть стихи безупречные: «Земля откачнулась, тоскою плеснуло...» или «Весна легковесна, как веянье сна...». На печатание таких стихов, какие Вадим у себя считает профессиональными, Лермонтов не согласился бы. Он, получив право на публикацию, от большей части написанного отказался: считал это «пробой пера», достойной только мусорной корзины. Мы опубликовали всё, что осталось в его «мусорной корзине», – и оказалось, что это превосходная школа мастерства для любого поэта, образец того, как надо учиться быть поэтом, а не просто петь, как пташка Божия – «не зная ни заботы, ни труда». Но некоторые вполне взрослые дяди стали предъявлять семнадцатилетнему ученику Пушкина, Жуковского, Байрона, Шиллера претензии за «незрелость чувств»... Стоп, сбиваюсь с темы. Всё-таки какая-то – может быть, чисто внешняя, случайная – перекличка у Вадима с Лермонтовым есть. Вот, например: покорная, беззаветная любовь Вареньки Лопухиной к Лермонтову – с какой силой сопротивления она столкнулась, ударившись об эту силу, как о глухую стену? С его устремлённостью в Небо, в Космос, даже когда он ощущает себя одиноким и желает ей, через годы и вёрсты, светлой молодости и покойной старости. Она любила только его и знала, что он любит ее. Долгое время не знала только, что они никогда не будут вместе, потому что он – с беспощадностью даже к самому себе – устраняет все помехи своему общению с Космосом, с миром, с родиной. Он хочет быть в мире один, ничем не связанный с бытом, как бы ни ныла по временам его душа от одиночества. И как бы ни ныла его душа, ему всегда легче, чем ей: у него – весь мир, весь Космос, у нее же – только он. Только он, который не хочет жениться никогда – хотя бы потому, что понимает, насколько уязвимее женатый человек для козней светской черни. Трагедия человека с горячим сердцем, живущего в обществе жестоком и лицемерном, обдумана им всесторонне – и как судьба вымышленного героя, воспитанного этим обществом («Маскарад»), и как судьба Пушкина («Песня про царя Ивана Васильевича…»). И вот еще одна жертва убийц Лермонтова – Варенька Лопухина, ее несостоявшееся счастье с любимым. Где это у него, ну-ка... Лена взяла один из томиков и без труда нашла давно отчёркнутое в повести «Вадим»: «Юрий не мог любить так нежно, как она: он всё перечувствовал, и прелесть новизны не украшала его страсти; но в книге судьбы его было написано, что волшебная цепь скуёт до гроба его существование с участью этой женщины. Когда он не был с нею вместе, то скука и спокойствие не оставляли его; но приближаясь к ней, он вступал в очарованный круг, где не узнавал себя, и благословлял свой плен, и верил, что никогда не любил сильней теперешнего, что до сих пор не понимал определения красоты; пожалейте об нём». И об ней. Об ней – еще горше пожалейте... Кстати, вот и еще одна, чисто внешняя, перекличка у Вадима с Лермонтовым: его имя – скорее всего любимое имя Лермонтова: оно открывает список его главных героев в прозе. Не говорю о более ранней поэме, «Последний сын вольности», поскольку там Вадим – историческое лицо: Вадим Новгородский. Впрочем, как это «не говорю»? Скорее всего, именно благодаря этому Вадиму – защитнику вольности – имя и стало в ранней юности любимым. Да, а какая же самая явная перекличка? с чего я начала? – размышляла она, сидя с томиком Лермонтова в кресле рядом с письменным столом. – А-а, да! Вадим так же дорожит своей свободой. Больше, чем любовью любимой женщины... Он знает, например, как скверно действует на меня подозрение, что он «нафантазировал» свою семейную жизнь, – и всё-таки не делает ни шагу, чтобы развеять это подозрение. Как будто говорит почти открыто: «Хочешь – верь, не хочешь – не верь, но мой образ жизни – мое личное дело, и я не собираюсь ломать его из-за чьих-либо претензий. Я люблю тебя, я постоянно звоню, постоянно бываю с тобой, и если всего этого тебе мало, то пусть между нами не будет ничего, кроме разговоров. Но свою свободу я тебе не подарю ни за какие блага. И оправдываться не собираюсь, и в дискуссию вступать по этому поводу не намерен». Что ж, дорогой Вадик, ты ведь глубоко неоригинален, хоть и кажется тебе (а порой и мне), что в качестве оправдания за тобой маячит колоссальная фигура гения. Ты неоригинален хотя бы потому, что давно уже сочинена песня, не имеющая никакого отношения к гениям: Ну что сказать, мой милый друг, Мы в этом сами виноваты: Так много девушек вокруг, А мы с тобою не женаты. А дальше как-то так: больше всего мы берегли свою свободу – Но сберегли мы не ее, А одиночество свое. Слышала я эту песню в старой хриплой записи у Михаила. Он как раз жаловался, что давно бы пора жениться, да не на ком: в космонавтике очень уж мало женщин... Как бы вот и мне из-за безоговорочной и безоглядной любви к тебе, Вадик, не «сберечь» свое одиночество. В чьи же глаза мне тогда смотреть?.. Ладно, давай без сарказма, – решила она, поднимаясь наконец. – Давно пора придумывать версию о том, почему ты сегодня опоздала. А реальные причины становятся всё менее подходящими для трезвого разговора по телефону. Было уже около восьми. Гречневая каша, которую она успела приготовить до увлечения размышлениями, остыла и стала безвкусной. – А-а, совсем не буду завтракать! – решила она. – Попью кофе, да и хватит с меня. Хорошо всё-таки, что живу одна. Так бы и позволил мне муж вместо завтрака листать повесть Лермонтова! О Лермонтове (о стилистике его прозы) у нее была написана дипломная работа, и научный руководитель советовал, еще поработав, превратить ее в кандидатскую диссертацию. Но для этого надо было поступить в аспирантуру. Лена оказалась в ситуации «рыцаря на распутье»: она получила диплом социолога-психолога в Высшей школе космонавтики раньше, чем диплом филолога в Дальневосточном университете, и мечтала о начале работы именно по «первой» специальности; в то же время ей, конечно, хотелось продолжить исследование творчества Лермонтова (да и биографии, и личности). При этом в Москве ее давно ждала квартира старшего брата, Виктора: сам он жил в городке космонавтов, а отпуск проводил со своей невестой в Ялте… Так стоит ли всё-таки оставаться здесь, на Дальнем Востоке, еще два года, для аспирантуры? В конце концов она решила не ломать голову – после окончания университета поехать домой, в Курган, к маме и бабушке (отец давно оставил семью: считал, что его работа – геолога – с семейной жизнью несовместима). Отдохнуть, оглядеться, подумать… Но тут ее «клюнул жареный петух»: она вдруг погрузилась в пучину болезней. Одно недомогание сменялось другим, и казалось, конца этому не будет: не бронхит, так боль в сердце, не боль в сердце, так что-то со спиной... Мама и бабушка с ног сбились, чтобы поставить на ноги свою девчушку. Наконец, приехал из Москвы старший брат. Посмотрел на их суетливое бабье царство и поставил жёсткий диагноз: «Ленка разленилась в тепличной атмосфере. Ей не хватает забот и трудностей. Заберу ее к себе, пойдет на работу и сразу выздоровеет». На кудахтанье всполошившихся женщин Виктор и внимания не обратил. «Даю тебе 48 часов на сборы. Чтоб всё было готово! Беру билеты на самолет ровно через двое суток». И увез-таки сестру. Пообещал, что через год возьмет ее к себе, в Институт Космоса. – «А пока поработай по своей «второй» специальности». Лену, уже имевшую публикации в прессе (а главное – рекомендации профессора, ее научного руководителя), взяли в Союз писателей, на должность заведующего творческим отделом. Но задержалась она там ненадолго: предпочла более конкретную, результативную работу – в издательстве. А Виктор… через полгода после переезда сестры в Москву он погиб. На космодроме взорвался ракетный двигатель новой системы. Погибли почти все, кто участвовал в испытаниях. Уцелели только трое (в том числе друг Вити, Игорь): пошли покурить в специально оборудованную огнеупорную камеру. «Вот и говорите после этого, что курить вредно», – горько шутил потом Игорь (будущий муж невесты Виктора, Нины). «Не разревись только опять!» – приказала себе Лена. Малейшее воспоминание о гибели брата приводило к риску разреветься, хотя с той зимы прошло около трёх лет. Впрочем, со времени гибели Лермонтова прошло более двух веков *, а она каждый раз, начиная читать о его последней дуэли, отчаянно ревела, если не успевала остановить себя тренировкой на устойчивость – ругать за инфантильность, за несдержанность, за «голову, повёрнутую назад». Выпила наконец кофе и, не найдя в себе сил на враньё, поехала на работу без предварительного звонка о своем опоздании. __________ * Напомню читателю о предисловии к этой повести («От автора»): повесть создавалась как вторая часть дилогии об экстрасенсе; в первой части действие происходит ближе к середине XXI века. – Л.Б.
|